Во львиной пасти - Страница 79

— Ну, мингер Корнелис, — сказал улыбаясь Петр, — изготовься-ка к завтрему состязаться с нами в парусной гонке. Авось, на сей-то раз оставим тебя за флагом! Гичка у меня — самоновейшей конструкции, и поднес ее мне в презент хозяин мой, первый магнат выборгский Фризиус, или, лучше сказать, молодая супруга его, фру Хильда, для коей муж ее нарочно из Англии выписал. Как увидела, что гичка мне зело приглянулась, так просила через мужа принять от нее в знак доброй приязни к русским: в жилах барыньки от прародителей течет тоже, слышно, русская кровь. А что, Василий Дмитрич, обернулся царь к стоявшему позади его маршалу Антуфьеву, — новая гичка моя из Выборга, конечно, уже доставлена?

— Конечно… хотя не могу сказать наверное, государь, — оторопел тот, не приготовленный, видно, к такому вопросу. — Сейчас после приема справлюсь.

По ясному челу государя скользнуло мимолетное облако.

— С благоверной, поди, опять хлопот полон рот? — промолвил он довольно резко. — Что ж она все еще новых европейских порядков наших пятится?

Под устремленными на маршалка со всех сторон насмешливыми взглядами тот еще пуще замялся:

— Старинного фасона воспитание, ваше величество, в родительском доме получила…

— Так мы ее перевоспитаем! Чтобы нынче же ввечеру она была, слышишь, на нашей ассамблее!

— За великую честь почла бы, но у ней, смею доложить, со вчерашнего так разболелись зубы…

Из глаз государя на отговаривающегося сверкнула такая молния, что язык у того прилип к гортани.

— А сам ты, Василий Дмитрич, тому веришь? — с трудом сдерживая свой пыл, спросил Петр.

— Как же не верить, ваше величество: целую ночь напролет простонала.

— Я с своей стороны, ваше величество, тоже о сем могу засвидетельствовать, — вмешался тут Меншиков, — от самой Еввы Ивановны сейчас наслышан.

— Где ж ты ее видел?

— А внизу на пристани: дожидается она там своего супруга в карете.

— Га! Так кататься она все-таки может? — отнесся царь к Антуфьеву.

— Проветриться только хотела после бессонной ночи…

— Попроси ж ее побеспокоиться к нам.

Что оставалось маршалку, как не повиноваться? Но заставить и супругу свою подчиниться царской воле было ему, видно, не так-то просто, потому что прошла минута, и две, и три, а Василий Дмитриевич ни один, ни с Еввой Ивановной не возвращался.

— Чего они там замешкались? — промолвил Петр, нетерпеливо потопывая ногою.

— Щеку себе платочком подвязывает, — объяснил с тонкой улыбкой Меншиков, выглянувший в окошко вниз на пристань.

— Добро!

И по губам царя проскользнула сердитая усмешка, не предвещавшая для упрямицы ничего доброго.

И вот она наконец появилась в дверях. Несмотря на повязанную щеку, Евва Ивановна своею «писаною» красотой тотчас расположила, казалось, большинство присутствовавших в свою пользу. Красота ее буквально была «писаная», потому что благообразное лицо ее было густо расписано белилами румянами, а «соболиная» бровь тщательно насурьмлена; но исправлять природную краску искусственными средствами было в обычае времени. Точно так же и излишняя, быть может, дородность Еввы Ивановны была совершенно во вкусе тогдашних русских людей и ставилась ей еще в особую заслугу. Национальный же русский наряд, несомненно, шел к ней лучше немецкой робы. Полный стан ее широко облегался длинным, вишневого цвета опашнем, часто усаженным от шеи до земли золотыми пуговицами и окаймленным по низу широким шелковым и золотым шитьем. Продетые сквозь проймы ниже плеч пышные рукава летника были также расшиты шелками и унизаны жемчугом. Туго стянутые на голове русые волоса были скрыты под белым шелковым «убрусом», концы которого под подбородком были расшиты жемчугом; а на убрусе была насажена черного бархата широкополая шляпа, расшитая золотом, жемчугом, драгоценными каменьями и отороченная соболем и кружевами, с ниспадающими на спину красными шнурами и с большою золотою запонкой впереди. И, сознавая свою неотразимость, красавица переступила порог с самоуверенною, горделивою осанкой. Но самоуверенность ее была заметно поколеблена при виде собранных здесь блестящих царедворцев, перед которыми ей предстоял теперь официальный допрос.

— Здравствуй, сударыня Евва Ивановна, — приветствовал ее Петр с притворно-соболезнующей миной. — Что это с тобою? Аль зубами опять страдаешь?

— Зубами… — пролепетала Евва Ивановна, в невольном смущении избегая царского взгляда.

— Жаль мне тебя, матушка, жаль. Самое верное средство — с корнем вон. Пожалуй-ка за мною в токарню.

Барыню оторопь взяла.

— Благодарствую, государь… но теперь у меня один всего зуб немножечко ноет…

— А все ж таки ноет? Так мы тебя от злодея мигом избавим. Клещи у нас аглицкие: одно удовольствие. Пожалуй, мадам, без церемонии. Пожалуй и ты, Василий Дмитрич: голову супружнице подержишь.

И с этими словами царь уже направился в свой кабинет, за которым помещалась токарня. Барыня не трогалась с места; но супруг без околичностей подхватил ее под руки и повлек упирающуюся следом за государем.

Злорадство при чужой беде свойственно, увы! многим смертным. И в данном случае обрушившаяся на Антуфьевых напасть дала придворным в царской приемной обильную пищу для злословия. Но злословить пришлось им недолго: из-за двух дверей донесся вдруг пронзительный женский вопль. Вслед затем кабинетная дверь шумно раскрылась, и бомбой вылетела оттуда, чтобы пронестить через приемную к выходу, несчастная Евва Ивановна, а по пятам за нею с растерянным видом и супруг ее Василий Дмитриевич. Внимание присутствующих было, однако, тотчас отвлечено вошедшим государем. На лице его не было уже и тени прежнего неудовольствия; он, напротив, с самою благодушною миной рассматривал крупный, белый зуб, который держал в руке.