Во львиной пасти - Страница 73

Лукашка поднял на воздух три пальца.

— Три… года, — отвечал Иван Петрович.

— Ой ли? Не три века ли?

— Ах, да, конечно!

— Конечно! Что так, то так! Когда жил Колумб? 200 лет назад? Стало быть, по-твоему, Васко-де-Гаме через 100 лет еще после нас с тобой народиться? В новой истории, надо признаться, ты умудрен. Каково-то в древней? Что ты мне расскажешь о древних понтонах?

— Бонтонах? — переспросил Иван Петрович. — Первым бонтоном у древних греков почитался Алкивиад…

— Не о бонтонах и шаматонах, тебе подобных, спрашиваю я тебя! — резко оборвал его Петр, — а о понтонах, о мостах понтонных. Или те для тебя премудрость Соломонова за семью печатями? Что такое по-гречески понт, ну?

Окончательно потеряв почву под ногами, молодой человек ничего уже не помнил и, как к единственному якорю спасения, обратил взоры опять на Лукашку.

— Что ты это все за спину мою засматриваешься? — заметил царь. — Э! Да ты что там, Лука?

— Я ничего, ваше величество, отвечал калмык, быстро опуская по швам руки, которые приставил было рупором ко рту.

— Выходи-ка оттуда и стань вот здесь к сторонке. Ну-с, сударь мой, что же такое понт?

Иван Петрович в виде последнего средства уронил на пол платок, который мял до сих пор в руках. Камердинер понял барина и мигом подскочил, чтобы поднять платок и шепнуть при этом:

— Море.

Но подозрительность государя была уже возбуждена, тонкий слух его уловил подсказанное слово, и все лицо его вспыхнуло гневным заревом.

— Так вот как? — вскричал он. — Коня куют, а жабы лапы подставляет? Ты, простой слуга, хочешь быть ученее своего господина? Добро же. Говори, что тебе известно о древних понтонах?

— Первымна понтонах переправил свое войско через Геллеспонт Ксеркс, царь персидский, — начал калмык.

— Так! Ну, и как же он сделал это?

— А связал корабли свои канатами в два моста с одного берега до другого, якорями же с них на дно морское опустил корзины с каменьями.

— И много пошл у него на то кораблей?

— Для одного моста 360, а для другого 300. Петр даже руками развел.

— Откуда у тебя, мошенник, эти ученый крохи?

— С барского стола еще мальчонкой подбирал, а в Тулоне и Бресте и от других перепадало.

— Он, ваше величество, на моем житейском корабле стоячий и бегущий такелаж, - пояснил Иван Петрович.

— А может, и такелажмейстер? Ну-ка, такелажмейстер, вывози своего шкипера.

И «такелажмейстер» был подвигнут обстоятельному перекрестному допросу по всем статьям морской науки. Ответы его были кратки, точны, ясны, и ни разу он не запнулся, ни прикусил языка.

— Иноземные крохи ты изрядно подбирал, — с видимою уже благосклонностью сказал Петр. — Но мы — люди русские, и доселе главный морской порт наш — на Белом море. Как же ты повел бы себя на беломорской судне? Ведь там свои румбы.

— А называл бы их по-тамошнему.

— Да разве и их ты знаешь тоже?

— Спрашивай, государь.

— Ну, как там зовется нордост?

— Полуночник.

— Верно. А остнордост?

— Меж-востока-полуночник.

— Гм! А зюдвестен-зюд?

— Стрик-шалоника к лету.

— А нордвестен-норд?

— Стрик-побережника к северу.

— Эге! Да ты сам, верно, из беломорцев? Или живал в Архангельске?

— Никак нет. Отродясь там не бывал. Но коли царь мой троекратно плавал по Белому морю, коли сам был там и лоцманом, и кораблестроителем…

— Так заправскому моряку грех не знать нашего Белого моря? — с оживлением подхватил Петр. — А ведомо ли тебе, кто там первый кораблестроитель?

— Баженин Осип. И великий государь наш Петр Алексеевич был им таково удоволен, что взойдя с ним на высокую гору, а на той горе на превысокую колокольню, сказал Баженину: «Вот все, Осип, что ты видишь отсюда: села, земли и воды — все твое, все тебе жалую в ознаменование моего царского благоволения за твою верную службу, за острый ум и за честную душу.

— А что же ответствовал на то царю Баженин?

— „Не след мне, ответствовал он, — быть господином себе подобных“, и не принял щедрой награды.

Сверкнув глазами, Петр повернулся к безмолство-вавшему Ивану Петровичу.

— А тебе, мусье, все сие равномерно тоже известно было?

— Нет, ваше величество, — должен был сознаться тот. — В тулонской навигационной школе об архангельском порте словом даже не поминали…

— Откуда ж человек твой слышал?

— А он, ваше величество, болтун, пускается в разговоры со всяким встречным…

— У кого может чему-нибудь да поучиться? То-то вот, сударь мой, что зачастую два человека живут бок о бок, видят и слышат одно и то же, да один ко всему слеп и глух, другой же всякую малость себе занотует и усвоит. Называл ты себя сейчас шкипером своего судна; а на поверку, по научному конкурсу, ты не более, как вымпел на флагштоке, слуга же твой — не такелаж и не такелажмейстер, а штурман, коли не сам шкипер. Кто ж из вас двоих в таком разе, скажи, господин и кто слуга?

Что мог возразить на это Иван Петрович? И то ведь Лукашка, как подлинный штурман, безотлучный при нем на житейском океане, вел так сказать его „корабельный журнал“, вносил туда и направления ветра, и скорость хода, и глубину моря, и астрономические исчисления. Если утлое суденышко его, Ивана Петровича, дотоле не потерпело еще аварии, то лишь благодаря ловкости своего искусного штурмана, Лукашки.

— Ты молчишь, потому что не имеешь оправданий? — продолжал царственный экзаменатор. — Дальше азбуки в морском деле ты не пошел, хоть было дано тебе на то полных три года. На что же ты после сего годен? Может, в кухари судовые? Да знаешь ли ты хоть сухари-то корабельные заготовлять впрок?